«Андрей Вознесенский был благороден в смерти»

Вознесенский был и остаётся одним из незабываемых кумиров-шестидесятников

Фото: GLOBAL LOOK PRESS

Что самое яркое об Андрее Вознесенском вспоминается сейчас, в день его рождения? С этим вопросом мы обратились к друзьям и коллегам поэта. Путешественник Дмитрий Шпаро рассказал нам о том, как Андрей Вознесенский в смешной ушастой шапке гостил у него на полюсе. Поэтесса Алина Витухновская вспомнила о том, как поэт помог ей, двадцатилетней девочке, выбраться из заключения. Писатель и основатель легендарного альманаха «Метрополь» Евгений Попов рассказал о знаменитом скандале, связанном с публикацией в журнале казалось бы, безобидного стихотворения Вознесенского «матьматьматьматьма». А писатель Татьяна Кузовлева вспомнила последнюю встречу.

Алина Витухновская, поэт: «Он помог мне выдержать уголовный процесс»

Как это ни странно, мы познакомились с Андреем Андреевичем, благодаря... процессу. Меня обвиняли по сфабрикованному делу, а Андрей Вознесенский, вместе с другими членами ПЕН-центра встал на мою защиту. (Кстати, этот процесс широко освещала Комсомольская правда). В мои 22 года мне нужно было выстоять и пережить это. И я благодарна Андрею Андреевичу за поддержку. Когда я была за решеткой, ему передали тетрадку моих стихов. Он написал на них очень хорошую рецензию. Это была одна из первых рецензий в моей жизни.

Не могу сказать, что у меня был комплекс, где можно печататься и к кому можно обращаться. Меня в принципе смущал советский формат. Поэтому из авторов больше всего импонировали Мамлеев и Вознесенский. Конечно, Андрей Андреевич был несоветским русским поэтом, он был европеец и по смыслам, и по текстам. Не знаю, как правильно отделяется советская поэзия от поэзии вообще, но я для себя решила так: советская поэзия в большинстве своем была концентратом пошлости. Но у Вознесенского этой пошлости нет. Его вульгарность нарочита. То, что советские люди делали искренне - он имитировал, изображал, играл. Простите за банальность, был человеком общечеловеческих смыслов.

Помню, во время одного из общих выступлений, он даже поругал меня. Я не хотела читать стихи, ведь для меня стихотворение - это, прежде всего, текст. А он - обиделся. Сказал: ну вот, все читают, А Алина не хочет.

Ему-то самому, конечно, очень нравилось читать, хорошо выглядеть, удивлять публику. И в этом смысле мне всегда было обидно, когда в прессе появлялись фото его, уже смертельно больного, не похожего на самого себя. Я спрашивала: зачем эти фото выставляют. Мне отвечали: он сам так хочет. Сомневаюсь... публичный человек хочет выглядеть хорошо.

Вы просили процитировать лучшие стихи. Не знаю, у него нельзя ничего выдирать из контекста. Но что сейчас приходят на ум эти строки:

Когда я когда-нибудь сдохну,

не мучай травы и грибниц,

на эту последнюю хохму,

поняв меня, — улыбнись.

Помню, когда я прочитала это, то подумала: какой он все-таки благородный в Смерти по сравнению со мной...

Друзья и близкие поэта вспоминают, каким человеком он был

Фото: GLOBAL LOOK PRESS

Евгений Попов, прозаик, основатель журнала «Метрополь»: Он все время думал о рифмах

Я познакомился с Вознесенским в шестидесятые, когда мне было 17 лет. Я приехал из Сибири и попал на концерт, где выступал он и Ахмадулина. Было так здорово, что мороз по спине. Голос. Осанка. Пиджак! А как он был популярен в 60-е годы. Особенно после поэмы «Треугольная груша». У нас во дворе ребята маршировали под его стихи. Мы познакомились. Андрей был тощий, кадыкастый, как на рисунке Ильи Глазунова к его книге «Мозаика». А потом случился альманах «Метрополь», и он был деятельным участником этого альманаха. Там публиковались разные неугодные властям тексты, но имя Вознесенского и других звезд – защищалопубликовавшихся там поэтов и прозаиков андеграунда таких, как Кублановский, например. С высоты сегодняшнего дня понятно, что критика журнала была, мягко говоря. странная. Вот опубликовал Вознесенский свое стихотворение «матьматьматьматьма», а критики говорят: это же он Родину-мать назвал тьмой!

Вознесенский был сам поэзией. Помню, на одном вечере он все не мог придумать рифму к слову «Сантьяго». Мы говорили о чем-то другом, ужинали, пили, а он бормотал: Сантьяго, Сантьяго, Сантьяго. И вдруг его осенило: «сотняга», сотня!

Он был храбрый, эпатажный. Без преувеличения, одна из определяющих персон второй половины 20 века. Когда Любимов разрешил писать на стенах в своем кабинете, он первым сделал запись: «Все фемины как поганки перед бабами с Таганки». Во время этой записи присутствовала Фурцева и это ее точно не порадовало.

Татьяна Кузовлева, поэт: «Последняя встреча»

Он был и остаётся одним из незабываемых кумиров-шестидесятников моей юности. Его артистизм и лёгкость в манере общаться, его благожелательность и пронзительно виртуозный талант игры со словом вряд ли могли кого-то оставить равнодушным. Кто-то принимал это с интересом, как я. Были и те, кто принять и понять эту сторону его дарования не мог..

В последний раз я видела его весной 2009 года в цедеэльском Арткафе. Вознесенский тогда уже почти не мог разговаривать. У меня в то времягостил мой лос-анджелевский друг – писатель Александр Половец, создатель и главный редактор с 1980 до 2000 года лучшего в тот период русскоязычного еженедельника в Америке — «Панорамы». Мы заглянули в Арт-кафе поужинать.

Андрей сидел один за столиком наискосок от нас. Посетители поглядывали на него и перешептывались. Видимо, Зоя была где-то рядом — не могла же она оставить его тут одного. Не уверенная в том, что он меня узнает, я всё-таки подошла к нему поздороваться, назвалась (кивнул: «узнал»), спросила, один ли он (слабо качнул головой: «нет»), сказала, как рада его видеть, как часто перечитываю его стихи, особенно ранние, как надеюсь, что он снова обретет силы. Он грустно улыбнулся, что-то невнятно прошелестел губами, по щеке скатилась слеза.

Я наклонилась и осторожно поцеловала его в висок. Мы с Сашей вышли из Арт-кафе на улицу. Пока разговаривали, шофёр вынес из ЦДЛ повисшего у него на плече Андрея, и, как былинку, осторожно опустил в машину...

Через год Андрея не стало.